Снилось ли вам когда-нибудь, что вы вещаете с балкона, наспех сколоченной трибуны, броневика, в конце концов, нечто, способное в одну секунду изменить судьбу беснующейся и восторженной толпы? Нет? Тогда, может быть, вы видели себя военачальником, ведущим в бой огромное войско, подчиняющееся любому вашему приказу? Если так, то Вы переживаете состояние невроза власти и можете стать политиком
Яна Дубейковская. Рисунки – Елена Горева
Снилось ли вам когда-нибудь, что вы вещаете с балкона, наспех сколоченной трибуны, броневика, в конце концов, нечто, способное в одну секунду изменить судьбу беснующейся и восторженной толпы? Нет? Тогда, может быть, вы видели себя военачальником, ведущим в бой огромное войско, подчиняющееся любому вашему приказу? Тоже нет? А случалось вам видеть глаза отставных политиков, пустые и бессмысленные по контрасту с сохранившейся властной риторикой и жестами?
Да? Можете быть уверены, что они видели великие сны и фантазии и мечтали о восторженном и безоговорочном принятии и подчинении. Чем же они отличаются от многих простых смертных? Кто из нас здоровее, кто патологичнее? И что было бы с человечеством без этих безумцев, внушающих простым и здоровым смертным священный трепет, чувство обожания, а иногда вызывающие смертельную ненависть?
Кто они, настоящие политики, и откуда они берутся — вот тема этой статьи.
Люди, которые стремятся к власти, безусловно, обладают специфическим набором личностных черт, определенным типом невротичности. Это не значит, что они сумасшедшие и место им за пределами человеческого сообщества. Просто в детстве каждый человек проходит некие ступени развития. Ступени эти довольно стандартны и связаны с определенными этапами психофизиологического развития каждого ребенка: рождение, приучение к материнской груди, формирование ощущения границ собственного тела, отождествление с матерью и психологическое отделение от нее, открытие фигуры отца и самоопределение относительно него и так далее.
В зависимости от того, как он их преодолевает, и формируется картина невротичности. В этом смысле каждый человек невротичен, только в разной степени и с разнообразными фиксациями. Все спотыкаются на этих ступеньках развития, различие только в конфигурации и силе.
Невротическую симптоматику аутентичных, органичных политиков мы назовем «невроз власти». И, чтобы придать весомость нашим изысканиям, напомним, что первое исследование этого невроза было осуществлено Зигмундом Фрейдом в совместной работе с У. Буллитом «Томас Вудро Вильсон — 28-й президент США. Психологическое исследование», написанное к 1932 году, но изданное лишь в 1967 году.
Кто они — матери отцов нации?
Есть предположение, что невроз власти связан с первичными отношениями с матерью. Процесс зарождения такого типа невротичности начинается в самом раннем детстве в период формирования телесной идентичности и различения себя и объектов окружающего мира. Младенец способен сформировать приемлемое отношение к окружающему миру только за счет ранних психологических защит: расщепления, позволяющего ему отделить «хорошую» мать от «плохой»; проекции, дающей возможность переместить агрессию, чувство неполноценности и слабости с себя на объект; и интроекции, укрепляющей Эго младенца за счет «впитывания» в себя материнской доброты, щедрости и силы. То есть на этой стадии развития младенец не фиксирует границы своего физического и психического «Я», находится в полном симбиозе с материнским объектом, чтобы существовать, ему необходим процесс постоянных психических транзакций Я-Мать. По определению Мелани Кляйн эта стадия носит страшное название параноидно-шизоидной. При травматической фиксации на этой очень ранней стадии развития, возможен психотический исход, но можно стать и отцом нации.
Для большинства политиков характерно абсолютно некритичное отношение к себе, трудности с дифференциацией себя и окружающего мира. Так же, как и младенец первых месяцев жизни, он проецирует из себя все плохое на объекты и интроецирует все хорошее.
Когда младенец уже достаточно силен для того, чтобы начать воспринимать себя отдельным от матери существом, он сталкивается с необходимостью воспринимать мать уже не как два объекта — плохой и хороший, но как целостное и отдельное существо. Возникает вопрос удержания амбивалентных чувств, различных полюсов в одной системе восприятия. У большиства политиков очевидны проблемы с удержанием амбивалентности, то есть принятию многополюсности оценок, поступков и отношений. Другой человек для политика часто представлен фрагментарно: как плохой или как хороший, как «враг» или как «свой», другой — часто лишен объемности и личной истории, заслуживающей
интереса и уважения.
Так же, как и в самом раннем периоде развития, образ матери, кормящей и доброй или, наоборот, репрессивной и жесткой, интроецируется человеком, пережившим раннюю травматическую фиксацию навсегда, и становится определяющим. Принимающий или отвергающий материнский объект из глубин
психики руководит поступками этого человека всю жизнь.
Замена матери в женах, невозможность находиться вне среды женской опеки и восхищения — частая симптоматика политического деятеля. Многоженство, как в смысле промискуитета, так и в форме закрепления семейных отношений с несколькими женщинами одновременно, становится фактом, описанными в политических биографиях. Фрейд пишет о Вудро Вильсоне, что тот не мог ни на минуту находиться без женщины-матери рядом и то, что он очень быстро женился второй раз после потери супруги, с которой прожил 29 лет, не означает, что он не любил предыдущую супругу. Вообще, у политиков есть такое особое умение — у каждой близкой им женщины создавать ощущение исключительности и даже избранности. Связано это и с нарциссизмом, и с силой слова, которой они, как правило, отлично владеют.
Эдипальный конфликт
Фигура отца появляется в нашей психической реальности значительно позже материнской и, соответственно, психологические последствия фиксации в эдипальном конфликте иные, нежели ранние травматические фиксации в отношениях с матерью.
Более «взрослый», рациональный политик, как правило, всю жизнь решает проблему своих отношений с отцом. На этапе этого, более позднего невротизма, возникают и психологические типы предпринимателей, для которых режим конкуренции является органичным для их деятельности, но о них речь ниже.
Вот как описывает Фрейд сущность эдипального конфликта и его разрешения в работе о Вудро Вильсоне: «Будучи в равной степени неспособен убить отца или полностью подчиниться ему, маленький мальчик находит выход, который примерно равен устранению отца и одновременно уходу от убийства. Он отождествляет себя с отцом… Он не только выражает любовь к отцу и восхищение им, но так же устраняет отца путем включения его в себя, как если бы он совершил акт каннибализма. С этого момента он сам становится великим обожаемым отцом»
Затянутая эдиповым комплексом психологическая пружина ведет человека в политику, в которой есть возможность ежедневно доказывать свое влияние и побеждать врагов — символических отцов или, наоборот, бороться за признание отца (президента, губернатора и т.д.) с другими братьями.
Именно из ситуации эдипова комплекса появляются два доминирующих типа кандидатов на выборах: образ «Отца», олицетворяющего силу, стабильность, ответственность и заботу, и образ «Отцеубийцы», несущий в себе критику власти, потрясание основ, запугивание избирателей.
Выбор во время избирательной кампании того или иного образа обусловлен, помимо предвыборного расклада, и формой эдипальной невротичности кандидата. Кандидат, глубоко отождествившийся с отцовской фигурой, не будет убедителен в роли критика власти. И, наоборот, политик, не отработавший свои претензии к отцу, находящийся в постоянной ситуации сравнения и конкуренции, «не вытянет» образ отца.
Основные психологические потребности
Политик стремится к власти. Понятие власть, особенно в русском языке, имеет несколько значений — это и непосредственно политические руководители, и причина влияния, и обозначение противоположности подчиненности как социально-психологического состояния. Для нас важен психологический аспект власти, ее укорененность в базовых чувствах. Таких чувств два — любовь и страх. Стремление к всеобщей любви является основным компонентом невроза власти. Не к любви со стороны конкретного человека, а к любви народной, массовой. Это сродни переживаниям трехмесячного младенца, за которым все ухаживают, которого любят беспредельной любовью просто за то, что он есть.
Всемогущий младенец управляет миром только при помощи голоса. Вот к чему в идеале стремятся эти люди. И даже когда у них много денег, которые тоже являются проводником влияния, когда человек успешен в других сферах деятельности, он все равно идет в политику, потому что чувство всеобщей любви может дать только этот вид деятельности.
Желание властвовать, внушая окружающим страх, удовольствие от чужого ужаса и оцепенения — более поздняя «находка» человеческой психики, нежели жажда любви. Часто удовольствие от чужого страха возникает в ситуации невозможности достичь любви.
Что общего у таких разных чувств как любовь и страх? Страх связан, прежде всего, с телесной уязвимостью, страхом смерти, врожденной базовой тревожностью. Страх превращается в ужас, когда возникает страх внезапной, бессмысленной смерти. Ужас лишает смысла саму человеческую жизнь. Приводит к символическому умиранию человека как психического и чувствующего существа. В этом, к слову, «секрет» терроризма.
Любовь тоже является выходом за пределы индивидуальной телесности, это стирание физических и психических границ «Я». Может быть, даже расширение границ «Я», означающее вбирание в себя множества людей, равноценное отдаванию себя им.
В страхе и любви человек обнажен и максимально беззащитен. И, соответственно, человек любимый и внушающий страх максимально защищен. Человек, являющийся объектом этих состояний получает чувство всемогущества и полной власти.
Важным глубинным психологическим фактором политики является нарциссизм, очевидным проявлением которого является желание быть отраженным и принятым, удовлетворяющим потребность видеть свое великое отражение в восхищенных взглядах других. Неочевидными проявлениями нарциссизма является глубинная, некомпенсируемая неуверенность, личностная незавершенность, размытая идентичность, которая гонит политика снова на трибуны, как на баррикады. Только там он чувствует себя состоятельным, сильным и любимым.
Нарциссизм — противоположность объектной любви. Выше мы уже отмечали недифференцированность объекта любви политика, невозможность его быть адекватным субъектом любви. Тут возникает закономерный вопрос: «А вообще, политик, мобильный, дающий нам силы действовать, внушающий нам веру, является ли сам субъектом этого такого сложного политического процесса?»
Политика любят, его боятся, им восхищаются, ему подражают. А что он? Кого любит политик, кого или чего он боится? Ответ прост — больше всего он боится нелюбви.
Идеальный политик — идеальный объект, который собирает максимальный объем энергетически заряженных проекций любви, ненависти, страха и уважения.
Политическая воля
Обычно предельная субъектность политика выражается в политической воле. Часто в политологических беседах мы предъявляем аргумент политической воли в качестве окончательного козырного туза: «Изменить ситуацию невозможно. Пауза. Тут нужна политическая воля. Многозначительное молчание».
Что же такое с точки зрения невроза власти политическая воля?
Все мы знаем тезис основателя психоанализа о психической и физической реальности, о принципе удовольствия, доминирующем в первой реальности, и в принципе «работающем» во второй. В феномене воли происходит переоценка и мистификация психической реальности, ее преобладание над физической. Воля расширяет границы физических возможностей, а политическая воля — даже границы здравого смысла. Окружающий мир становится продолжением персональной воли, границы между желанием и реальностью стираются.
«Без меня и солнце не встает», думает стопроцентный политик.
Компенсаторные функции политической деятельности
Сегодня мы видим, что бизнес-призыв в политику потеснился ради представителей более утонченных видов деятельности — артистов, хоть и таких разных как Шварценеггер и Евдокимов.
Действительно, как говорил один из главных героев фильма «Плутовство»: «Это всего лишь вопрос смены гардероба».
Любая деятельность является компенсацией определенного типа невротичности, по настоящему органичная для человека деятельность скажет о человеке больше, чем глубинный психологический тест.
Что отличает настоящего политика от артиста, предпринимателя и проповедника, столь часто встречаемых на политическом поприще?
Предприниматель ориентирован на постоянное следование конъюнктуре, конкурентность. Властный ресурс конвертируется в деньги. Влияние, любовь и устрашение реализуются через универсальную эквивалентность денег.
Проповедник, тип, к которому как раз и относился Вудро Вильсон, компенсировал за счет политической деятельности не только острую конкурентность с отцом, который был настоящим церковным проповедником, но преклонение перед интроецированным отцом, превратившимся в репрессивное Супер-Эго. Вот как пишет об этом Фрейд: «Мужчина, который сделает Бога своим Супер-Эго, взбирается на острый гребень горы величия, опасно балансируя между пропастью невроза, с одной стороны, и пропастью психоза с другой».
Супер-Эго никогда не удовлетворяется достигнутым. Оно постоянно требует: ты можешь сделать невозможное возможным! Ты — любимый сын Отца!
Ты сам являешься Отцом! Ты — Бог! В ситуации проповедничества Идеалы Эго настолько грандиозны, что оно требует от Эго невозможного.
Артистическая компенсация заключается, прежде всего, в демонстративности, желании быть отраженным, вызывать сиюминутное восхищение и аплодисменты. Когда артист становится в ответственную позицию руководителя исполнительной власти и вынужден принимать силовые решения, с него слетает весь его шарм.
Политическая деятельность очень сложна. Выше мы уже заглянули в психологическую бездну внутренних проблем политика, очевидно, что для их компенсации нужно развивать очень сложную дифференцированную деятельность. Ответственность, самоотверженность, воля становятся удачными компенсациями внутренней зависимости, незавершенности и страха.
Стопроцентный политик не может не заниматься политикой так же как настоящий писатель не может не писать. Это его форма существования.
Можно ли стать политиком или им нужно родиться?
Исходя из представленных выше рассуждений, настоящими политиками становятся в раннем детстве через травмы отвержения, страх нелюбви, которые дают силы, рискуя комфортом, добиваться власти, любви и трепета. Еще раз хочется подчеркнуть, что способность рисковать жизнью говорит не только о мужестве, но и о том, что жизнь без власти бессмысленна. Как говорит один мой знакомый органичный политик: «Или в Кремль, или в реку».
Тот, кто по психологической структуре не является органичным политиком, то есть имеет структуру невротичности, связанную с более поздними травмами, тем не менее, тоже хочет влияния и власти. И до последнего времени такой легитимный способ существовал: можно было стать политиком через публичность, через выборы.
Автору этих строк приходилось неоднократно работать с людьми, впервые вышедшими на выборы. С чем сталкивается кандидат, и какие чувства он испытывает на первом этапе вхождения в политику?
Во-первых, это высокие проективные и личные ожидания, человек начинает чувствовать, что он уже «не такой как вчера», окружение начинает приписывать ему совершенно новые личностные качества, «упаковывать» его в одежды любви и страха. У кандидата уже в самом начале избирательной кампании начинают формироваться психологические зависимости, прежде всего от постоянной опеки ближайших помощников, от ощущения величия и значимости каждого поворота головы.
Происходит переформатирование идентичности и вчерашний органичный бизнесмен средней руки начинает примерять на себя роль отца нации и рассуждать о «русском пути».
У человека, вошедшего в выборы, резко повышается тревожность, которая маниакально прикрывается ощущением величия, и приводит к высокой манипулируемости. Как правило, рядом с кандидатом постоянно находится человек, который играет роль зеркальца, как в известном сказочном сюжете: «Свет мой, зеркальце, скажи…» «Зеркальце», как правило, решает свои, далекие от политических высот проблемы, нагло манипулируя кандидатом. А поскольку во время выборов наряду с нарциссизмом кандидата требуется и его адекватность, то такая ситуация приводит к увеличению количества организационных и имиджевых ошибок.
Может ли помочь психолог-политконсультант-пиарщик в минимизации этих психологических и организационных издержек?
Опыт автора этой статьи говорит о том, что именно такая тройственная профессиональная позиция позволяет быть максимально эффективным в кампании. Позиция психолога позволяет находить баланс между поддержанием нарциссизма кандидата и его проблематизацией, позволяющей сохранять у кандидата остатки чувства реальности. Позиция поликонсультанта дает возможность «доращивать» предыдущий опыт кандидата до политического уровня. Например, бизнесмен, который хочет всех купить, должен понять недостаточность такого решения, точно так же как и военный, пытающийся «построить» всех избирателей.
А знание пиаровского ремесла позволяет транслировать найденные имиджевые и концептуальные решения в форме максимально адекватной массовым ожиданиям.
Есть ли в современной России стопроцентные политики?
Сегодня многие идут в политику из рациональных, прагматических соображений, чтобы получить властные ресурсы и сразу же конвертировать их в бизнес. Жертвовать своей жизнью или даже комфортом из наших нынешних политиков первой величины не готов никто. Да и политики, как описанной выше сложной компенсаторной деятельности, тоже нет.
К сожалению, в современной России политика редуцирована к очень простым коммуникативным и экономическим схемам.
С другой стороны, если наша теория невроза власти верна, то при традиционно репрессивной культуре детства в нашей стране неизбежно появление личностей, структура невроза которых должна требовать для компенсации власти и политической деятельности. Закономерно предположить, что в условиях отсутствия политической системы, партий, такие личности маргинализуются или находят менее адекватную компенсацию в бизнесе или, в крайнем случае, становятся домашними тиранами. А может быть, где-то растет и страдает будущий отец сильной и свободной России.