Сказкотерапия – одна из говорительных методик в психотерапии. Требует недюжинного таланта, хорошо сочетается с другими техниками. Интервью с Дмитрием Соколовым
Интервью с Дмитрием Соколовым
Беседовал Евгений Власов 19.07.2006 г.
Оказывается, бывают члены и президенты сказкотерапии. Соколов пишет откровенно и очень структурно, так мало кто может. Да и как он живет — тоже — мало кто может жить. А хотят многие. Надеюсь, будем баловать читателя его сказками и рассказами.
Встреча происходила на Курском вокзале. Там неуютно, но мы с этим справились. Человек с огромным рюкзаком, в нем, наверное, книги.
И сказки. Проездом. На кларнете играет, на саксофоне. Волынщик у врат крымской зари.
Слукавил я с названием. Не летал я над гнездом Ворона. Но захотелось. Может и вам тоже понравится — полетайте. Не бойтесь…
Откуда ты сейчас и куда?
Я еду из Перми, где я участвовал в психотерапевтическом фестивале, домой, в Крым.
Пермь — это так далеко…
Это как один еврей говорит другому: «Откуда этот костюм у тебя?» «Из Парижа». «А это где, далеко от Бердичева?» «Очень». «Подумать только, такая глушь и так хорошо шьют!» Для меня Пермь — это место, где я жил когда-то несколько месяцев, где я работал: и на телефоне доверия, и в психосоматическом отделении поликлиники, и был на курсах психотерапевтических, повышения квалификации…
Я чувствую, это был пик моей психотерапевтической карьеры. Это было 10 лет назад.
Я читал, что ты учился в Америке.
Это поза-позапрошлая жизнь, это так неактуально в сегодняшней моей жизни. Но я тогда только что закончил Биофак МГУ, даже не закончил до конца, и очень хотел уехать в Штаты, мне было 22 года. Поступил, поехал. А потом меня так там все достало, что я бросил и вернулся.
Что достало? Биология — интересная область.
Если бы я учился на математика или на химика, было бы то же самое. Меня достала цивильная, очень правильная жизнь, очень поступательное движение моей карьеры. Я попал в хорошую лабораторию, и увидел все, как оно делается по-настоящему. Потом предложили работать в лаборатории еще краше прежней. И я понял, что меня ждет. Мы изучали какие-то проблемы памяти, на молекулярном уровне.
Еще раньше меня интересовали животные, я был в кружке юннатов, потом — поведение животных. Потом — нервная система. Работа с нервными клетками. В Америке я работал с генами, переливал из одной пробирки в другую. Тогда я понял, что вокруг меня уже ничего живого нет, что я слишком далеко ушел. Вроде бы, весь путь логичен, но на самом деле — совершенно явная подстава. Когда я это понял, естественно, сильно испугался.
И всё бросил.
Существует ли такая проблема — интерес к биологии, и все логично, и вдруг понимаешь, что жизни-то вокруг нет, а привлекала именно она!
Это кого напрягает, а кого — нет. Куча народа готовы стоять и переливать. У меня есть несколько очень хороших друзей, которые этим занимаются, и вполне довольны, так что никакой проблемы нет.
И нашли они, где скрывается память?
Это хитрый вопрос, сложная наука, и ее продвижения видны в сфере лекарств, в фармакологии. А чтобы они нашли, где память… Я уже не в курсе, но если бы нашли, то я уже знал бы об этом.
Это все было в США, в Колорадо. Потом я приехал в Москву. 93 год, кругом был бардак. А я знал только, чего я не хочу делать, и не знал — чего хочу.
Я пошел работать в детский дом для одаренных детей. Он назывался «Дискавери». Маленький детский дом, в Теплом Стане, при одной компьютерной фирме, сделанный, как повод для получения льгот по налогам. Без особых перспектив. Он так никогда и не вырос — там было 15 детей. Но мне повезло, там не было всяких злостных штук, как в больших детских домах. Мне там давали работу по воле. До этого я ничем таким не занимался, это тяжелая, но интересная работа.
Именно в это время ты начал сочинять сказки, работать со сказками?
Да. Я начал придумывать, сочинять сказки, искать, какие формы лучше подходят для взаимодействия с детьми. Через несколько месяцев я понял, что нужно изучать детскую психологию, я взял книжки, и в одной из них увидел предложение учиться. У них были очень дорогие цены, и мне предложили там поработать. Вначале я был у них курьером, потом — переводчиком, эта организация существует и сейчас, Институт Групповой и Семейной Психотерапии. Они же — издательство «Класс», потом издали несколько моих книжек.
В этот период я еще работал в детском саду, потом в детской больнице, Филатовской, считаю это место лучшей своей работой. В больницу меня взяли, хоть не было ни медицинского, ни психологического образования. Оформили как психотерапевта, но не сразу, это было не просто. Пациентов ко мне направляли врачи, было ощущение реальной работы — не просто поговорить, а вылечить.
То есть уже тогда у врачей было понимание, что в этом конкретном случае их работа кончается, и начинается твоя?
Там были очень профессиональные врачи. Они, например, понимали, что есть энурез, который не вылечить никак, кроме как психологически. Что есть так называемые часто болеющие дети, и врач такого ребенка лечит от одной болезни, а он начинает болеть чем-то другим. Это тоже работа для психолога.
Дима, а чем ты сейчас занимаешься, что это за проект — «Ворон»?
Я хотел уехать из города и жить на природе. Я уезжал из Москвы три раза, меня перемыкало и я возвращался. Потом все-таки собрался с силами и уехал. Живу в деревне, которая так и называется, Ворон. Маленькая деревня под Судаком, в Крыму. Горы, дикие места. Много лесов, дубы, бук, граб. Красиво, чисто. Из цивилизации там — электричество и автобус, два раза в день. Вот. Мне очень нравится семинары, тренинги про-водить на природе. Приезжают ко мне из России, Украины, нередко — из Израиля.
Что тебе нравится в «сельской» жизни?
Всё нравится. Покой нравится. Вот мы тут несколько минут стоим, и уже нас прогоняют — нельзя снимать. Это одно из проявлений города.
Там виноградный совхоз, я местных людей на семинары не зову, но они относятся ко мне хорошо, особенно — с тех пор, как я стал играть на саксофоне. Меня слышит сразу вся деревня. Я предполагал, что меня убьют,
а наоборот — оценили. Все радуются живой музыке.
Но ты же не сразу начал играть.
Пока учился, я уходил от деревни подальше в лес. Когда научился, стал играть у себя. Я самоучка, играю на слух, ноты я читаю, но медленно.
А ведь ты какое-то время жил в Израиле, чем ты там занимался?
Несколько лет жил. Я там практически ничем не занимался. Это был чудесный период моей жизни, купил себе велосипед, путешествовал. Зарабатывал на авиабилет — и летел куда-нибудь. Зарабатывал как угодно — мне было все равно. Полы мыл в подъездах. Лаборантом в лаборатории. Статьи писал по-английски.
Удивительно, как много ты путешествуешь! А где ты еще бывал?
Разные места. У меня было два путешествия в Мексику. По месяцу. Было лето, которое я провел в Турции, ездил по Каппадокии, классные места. Я всерьез там думал дом покупать. В основном, я путешествовал один, и сейчас подходит такой момент, когда я, скорее всего, поеду один в путешествие по Крыму.
Я читал две твои книги, одну полтора года назад, про грибы, а другую — о сказкотерапии, только что. Мне показалось, что и в той, и в другой книге ты выражаешь отношение к государству. Есть у тебя позиция?
Какая у меня позиция? Чем меньше контактов — тем лучше. Особого напряга у меня нет, я могу жить в разных странах, и меня это устраивает. А какие отношения с государством у меня могут быть, если книжка запрещена? Правда, закон вышел через два года после ее издания, но она подпадает под этот закон. Я бы сейчас ее еще раз издал, удалив главы, подпадающие под закон. Судьба у этой книжки интересная, даже не у книжки, а у тех людей, с которыми меня эта книга сводит. Она приносит иногда очень толковые, интересные знакомства. «Ультра-культура» собиралась издать, но так и не решилась. «Если выпало в империи родиться — лучше жить в глухой провинции у моря…» — так поэт написал, Бродский. Мои отношения с Москвой вполне хорошо описаны в письмах Плиния к Постуму в Рим. Вот я живу, в глухой провинции, у моря. Я довольно сильно аполитичен.
Откуда берется способность и желание писать сказки?
Не знаю, я их стал писать вдруг. Я хотел раньше стать писателем, довольно долго и интенсивно. У меня были рассказы, пьесу написал. Я это все давно забыл и потерял, но мне очень хотелось. А в сказках я нашел как бы свой литературный формат. Как раньше я играл на дудочке, потом на саксофоне, а когда взял в руки кларнет, то понял, что это мой инструмент. Я хорошо пишу коротко и не умею длинно. Чем короче, тем лучше. У меня очень хорошо развито символическое мышление, мне легко писать сказки. Сейчас осваиваю другой жанр — реалистичных рассказов. Про психотерапию, как она происходит на самом деле. Это дается труднее.
А из многих уже написанных сказок, как родителю выбирать, что читать своему ребенку? Народные сказки, Пушкина?
Я бы рекомендовал народные сказки, Пушкина — не вопрос. И своему ребенку буду читать народные и Пушкина. Качество, проверенное временем. Народные сказки как-то надежнее авторских. А вот Винни Пух, например, тоже хорошая сказка.
Чем авторская сказка отличается от народной?
Народная сказка рассказывалась долгое время, передавалась от одного поколения другому, как бы выкристаллизовалась. Авторские сказки бывают очень хорошие, они тоже должны быть переданы от человека к человеку, прожить какое-то время.
У меня есть друг, который пишет сказки. Его зовут Дима Гайдук, растаманские народные сказки. Мне очень нравится, как он пишет, как рассказывает, и я рассказываю его сказки другим людям. Аудио формат идеален для сказки, а мне легче сказки писать, чем их рассказывать.
Ты учился у Леонида Кроля, а еще у кого?
У Михаила Михайловича Антоненко, в Запорожье. Я и сейчас продолжаю учиться. А вот сказки сочинять меня никто не учил.
Каким бы ты хотел видеть свой проект «Ворон»?
Я хотел бы, чтобы там собирались люди, которые выходили бы на природу. Не шашлыки кушать в стерильных условиях, а по-настоящему. Я хотел бы, чтобы там происходили разные ритуалы. Осмысленные в символическом пространстве действия людей. Например — празднование Ивана Купалы. Мистерии.
Как ты понимаешь — мистерии?
Это широкое понятие, я только что книжку об этом написал, только что договорился, об её издании. Смысл в том, что люди иногда должны выходить из круга своей обыденной жизни и общаться с богами. Или, скажем, со своей душой. Делать это в другом пространстве, точно — не в городе. Горожанам это необходимо, особенно — москвичам. Ко мне приезжают разные люди, и москвичи отличаются. Они задолбанные, нервные. Не могут сидеть просто так. Москвича надо сутки «выдерживать» на природе, прежде чем начинать с ним работать.
Выдерживать?
Я имею в виду — чтобы он по горам погулял день, цветочки понюхал. А то он, обычно, дерганый, все время за мобилку хватается. У меня в Вороне раньше мобилки не брали, только теперь стали принимать. Москвичей это корежило: «Как это так?».
В Ворон тоже добралась волна?
Теперь добралась, но это не важно. Мне кажется, важно, чтобы у людей была возможность не только интеллектуально поработать с собой, а
помедитировать, побыть в близком контакте с природой, в близком контакте с другими людьми. Это базовая потребность человека, и я буду стараться в этом направлении. Я провожу разные мистерии. У меня одного не все хорошо получается, если я работаю с кем-то, бывает интереснее, лучше, и я ищу таких людей. Мистерия — коллективное действо. Одному провести трудно. Я мало занимаюсь рекламой, все делаю стихийно.
В Вороне есть еще одна вещь, которая реально работает. Есть люди,
которые навсегда хотят уехать из города. И Ворон — перевалочный пункт, через который можно воплотить эту мечту комфортнее. Таких людей уже прошло через меня не один и не два. Несколько семей и отдельных людей пожили у меня, потом купили дома, поселились в Крыму. Я когда-то сам так сделал, и мне тоже было трудно. Об этом мечтают многие, но мало кто решается реализовать. Это здравое и хорошее дело.
Почему ты выбрал именно Крым?
Я долго выбирал. И о Болгарии думал, и о Турции. Крым — это место в аккурат посередине, если провести линию между Москвой и Иерусалимом. Это южная оконечность русского пространства, и это самый север Средиземноморья, для меня это еще Средиземноморье. Это юг, а я —южный человек.
Что происходит зимой там, где ты живешь?
Снег лежит, спокойно. У меня в доме печка. Я сам ее сложил, очень хорошая, я горжусь этим. Это большая тема — движение в сторону от цивилизации.
Большая тема, насущная для России. Деревни обезлюдели. Правда, актуальная больше для Севера… Дима, что для тебя счастье?
Ух, елки-палки! Ты чай пьешь, чувствуешь, сладкий он, или нет? У тебя есть орган, которым ты это чувствуешь? То же самое со счастьем. Если органа, который чувствует счастье, нет — то я не знаю, что делать. Выращивать его. Если я счастлив, то об этом все вокруг знают. По морде видно, так что все достаточно просто.
Ты согласился бы с тем, что все люди одинаково переживают счастье, или каждый переживает в согласии со своим характером? Если человек говорит: «я один раз в жизни был счастлив».
Я бы ему подсунул микрофон и спросил: «А что же ты, дурак, делал остальную свою жизнь?» Я думаю, что это гонево. Человек не может быть в одном состоянии, например, в депрессии, 15 лет! Никакого длительного нормального состояния нет, этот постулат не выдерживает никакой критики! Если человек говорит, что он в нормальном состоянии сознания — он гонит!