Публикуя старое интервью с доктором Курпатовым я замечу, что с тех пор жанр телепсихотерапии продолжили другие персоны. Например, всем известна передача “Понять. Простить”.
В конце ноября все ведущие мировые СМИ сообщили о «возвращении психотерапии в Россию». Поводом для сообщения послужило телешоу на канале «Домашний». В качестве экспертов в этом сообщении упоминали Ольгу Квасову (МГУ), Татьяну Дмитриеву (Институт Сербского), психотерапевта Михаила Лабковского. Новость обеспечило агентство Ассошиейтед Пресс, 27 ноября…
О передаче «Все решим с доктором Курпатовым» есть множество самых различных мнений. Молодые психотерапевты завидуют ему. Кто-то скажет, что это «психотерапия для бедных». Многие психологи и психотеапевты опасаются выступать в ТВ-программах — они говорят, что выглядят смешно, что в этом нет для них никакого смысла.
Есть даже такое мнение, что чем больше говорить, показывать и писать о психологии, о психотерапии, тем хуже для тех, кто работает в этой профессии и для тех, кто мог бы воспользоваться услугами специалиста в целях улучшения своей жизни — такая вот странная механика.
На наш взгляд шоу получилось привлекательное. В нем не хватает лишь одной очень важной детали. Клиент должен заплатить, положив доктору на стол деньги. Иначе все благие слова о профессии становятся пустыми. Иначе ничего не решить.
Андрей, расскажите, где вы учились медицине и психотерапии?
Медицинское образование я получил в Военно-медицинской академии. Психиатрию и психотерапию сначала изучал там же, на кафедре психиатрии. Потом, выйдя в отставку, я учился на кафедре психиатрии и на кафедре психотерапии в Санкт-Петербургской медицинской академии последипломного образования.
Что побудило вас стать психотерапевтом? Какие методы психотерапии вы применяете в своей работе?
Возможно, это покажется странным, но свою профессию я выбрал еще в малосознательном возрасте — до шести лет. Мотивы были простые — хотел быть таким, как мой дед и мой отец. Вот и весь выбор. Разумеется, тогда я еще не думал о психотерапии, а только о медицинской специальности и психиатрии. Интерес собственно к психотерапии, я думаю, возник лет в четырнадцать — в результате штудирования отцовской библиотеки. Поэтому, когда оказался на кафедре психиатрии, то вопрос был уже почти решен — «отделение неврозов». На счастье, им тогда руководил мой отец, и я как «кружковец» (это «военно-научное общество слушателей», в гражданских вузах тоже есть что-то подобное), имел возможность работать с пациентами — исследования и разные виды психотерапии.
На отделении тогда, в 1991 году, реализовывался принцип интегративной психотерапии (это, вообще, было в стране первое такое отделение), но специалистов не было. Поэтому я вел и поведенческую терапию, и когнитивную, и арттерапию, и библиотерапию, и психодраму, и групповую, и индивидуальную. Кроме того, я постоянно присутствовал на всех кафедральных профессорских разборах и с каждым разом убеждался, что «малая психиатрия» интересует меня куда больше, чем «большая». Наконец, исследования, которые я проводил под началом моих научных руководителей, сопрягались с их научными темами, а темы эти были из области «пограничной психиатрии». В общем, из реестра психических расстройств я выбрал — неврозы.
Пишут, что вы тяжело заболели, проходя практику на Морском Флоте, были почти парализованы, 2 года лечились и заново научились ходить. Что именно в этот период вы писали первую книгу. Чем вы болели, как вы вернулись «в строй»?
Всех ужасно интересует эта история. Бытует мнение, если человек что-то «страшное» пережил, то имеет право высказывать свою точку зрения. Ну или что-то в этом роде… Это ерунда. Во-первых, все имеют право высказывать свою точку зрения, просто кого-то будут слушать, а кого-то не будут, вот и все. А во-вторых, миллионы людей переживали в своей жизни что-то «страшное», но ни умнее, ни профессиональнее от этого они не становились. И многие, к счастью, не пережили никаких серьезных травм и трагедий, но от этого они не становились менее талантливыми. Если Вас интересует диагноз, то начало его звучит так — «Менингоэнцефаломиелополирадикулоневрит Гийена-Баре по типу Ландри»… Дальше еще страница текста.
В общем, вирусное поражение нервных тканей. Ходить с таким диагнозом, действительно, крайне затруднительно. Но особенность заболевания состоит в том, что если человек выживает в острой фазе, то дальше он может восстановиться. Хотя, конечно, это требует от него определенных усилий, и время на это тоже уходит. Силы я тратил, и время тратил.
Насчет первой книги — неправда. Свои первые книги я написал еще до болезни. Это была монография по методологии открытых систем и книга о теории личности, а также процессах ее формирования и развития. К счастью, в скором времени мне удастся издать эти тексты в авторской редакции. Это будет три книги: «Философия психологии (новая методология)», «Развитие личности (психология и психотерапия)» и «Индивидуальные отношения (теория и практика эмпатии)». Возможно, кому-то это будет интересно.
А во время болезни я написал книгу «Счастлив по собственному желанию!». Это действительно была моя первая популярная книга, то есть рассчитанная не на специалистов. Писал я ее по двум причинам. Во-первых, о таком пособии просили меня мои пациенты, которые остались без моего вспоможения, когда я залег в реанимацию. А во-вторых, когда целыми сутками лежишь пластом — ни исследования, ни научные работы не попишешь (ни тебе библиотеки, ни тебе клинических испытаний), вот я и писал то, что мог. В строй я толком и не вернулся — сначала клиники, и госпиталя, а потом — военно-врачебная комиссия и отставка.
Легко ли было пробиться на ТВ? Как вы действовали?
На этот вопрос можно отвечать коротко, а можно подробно, но это очень долго. В общем, есть два варианта ответа. Короткий — было нелегко, а действовал атакой и осадой. Если же говорить подробно, то прежде всего нужно сказать, что рядовой гражданин и близко не представляет себе, как устроен «телевизор». И я разумеется, этого тоже поначалу не знал. Вообще, это отдельная и большая история!
Мне очень смешно слышать разные версии моего «попадания» на ТВ. Кто-то, оказывается, в меня вложил деньги, кто-то меня толкал и пиарил. Все, кто это говорят, вообще не понимают, как принимаются решения на телевидении. И если ты пришел на телевидение с улицы, то есть, не являешься частью производственного процесса того или иного канала (а производства эти живут своей жизнью, сами себя воспроизводят, меняя лишь заставки и названия, так что «с улицы» там никого не ждут), то алгоритм такой…
Во-первых, нужно найти кого-то, кто, с одной стороны, имеет какой-то вес в принятии решений, а, с другой стороны, посмотрев на тебя и то, что ты уже сделал, скажет — «из этого может что-нибудь получиться». Со мной было именно так. Моими проводниками были мои книги и мои пациенты. Пациенты просто «свели», а тот человек, с которым меня свели, знал от жены о моих книгах. В общем, энтузиазм был сдержанным, но я тогда написал несколько проектов — как могут выглядеть передачи с психологом. Эти проекты заворачивали, я переписывал, писал новые, и так далее. В конце концов, было принято решение снимать пилотный выпуск. Его сняли (это, я скажу, по затратам все равно что целый фильм снять — деньги, нервы, организация, монтажи, озвучка), но не утвердили. После все началось с начала.
Я снова готовил варианты, снова снимал. Всего было снято шесть пилотов! То есть, шесть разных вариантов моей программы. Уже и самому не верится. По Останкино даже слухи ходили, что есть такой страшный доктор, программа которого перманентно находится в процессе ее подготовки. Ее несколько раз анонсировали, менялись компании-производители, компании-вещатели. Встречи, переговоры, новые съемки, планы, скандалы, личные позиции каких-то телевизионных персонажей, крушение планов и все по кругу. Я приезжал в Москву почти каждую неделю, жил, когда требовалось, месяцами. Было ощущение, что этот «День сурка» никогда не закончится.
И честно скажу, что если бы не тот редакторский коллектив, который у меня подобрался за время этих мытарств, я бы, наверное, сдался. Спасибо им всем, и главное — моему шеф-редактору Юлии Бредун. Благодаря этим девчонкам программа и состоялась. И я больше того скажу, когда появились , которые верили в меня и в то, что мы делаем, я и сам, наконец, поверил, что моя программа возможна, что мы это поднимем и осилим. Ведь на телевидении никто не верил, что возможна рейтинговая программа, где, во-первых, ведущий — не профессиональный ведущий, не актер, а врач-психотерапевт, и во-вторых, где герои — настоящие люди. Кто придет на телевидение рассказывать о своих проблемах? И кому будут интересны проблемы, о которых люди, все-таки, согласятся говорить в эфире?..
А потом случилось чудо. Нас взяли на новый, малобюджетный и непритязательный канал. И мы делали эту программу столько, сколько нам позволили. И надо вам сказать, мы все очень собой гордимся. У нас нет скандальных сюжетов про расчленение младенцев, но нас смотрят. У нас реальные люди, реальные истории, все по-настоящему, и это не скучно (как меня уверяли два года к ряду). И это вообще очень важно — показать зрителю, что заинтересованный, серьезный, уважительный разговор двух людей друг с другом возможен. И есть шанс, что в этом разговоре мы отыщем решение проблемы, которая долгие годы казалась фатальной. Это программа о человеке и для человека.
Вы знаете, многие молодые психологи и психотерапевты вам завидуют. Как вы можете их успокоить?
Вероятно, у них есть на это время. Если они употребят его иначе, то, вероятно, завидовать будут им, а не они.
Мы считаем, что ваше шоу на «Домашнем» на пользу профессии психолога и психотерапевта, что вы думаете насчет такой миссии?
Знаете, значительно приятнее сидеть в своем кабинете, принимать больных, проводить научные исследования и писать книжки. Но когда я принимал для себя решение делать эту программу, ситуация была такой, что подобная идиллия могла существовать только в фантазии. Я приведу только два, на мой взгляд, очень показательных примера. Когда я был принят на должность врача-психотерапевта в Клинику неврозов им. И.П. Павлова (это было семь лет назад), в течение целого месяца на консультацию ко мне не назначили ни одного больного (при том что на отделении — 65 пациентов). Ни одного! Почему? Потому что врачи на отделении не понимали, что я за фрукт такой — «психотерапевт», который гипнозом заниматься отказывается и аутотрениг сопровождать тоже не согласен.
Понятен пример? Не только пациенты, но и врачи кровнородственной тебе специальности не понимали и не принимали психотерапевтической деятельности. Потом, когда сотрудники клиники как-то уже на опыте убедились, что есть такая специальность и пациентам нравится, я был назначен руководителем амбулаторного отделения больницы. Этот Городской психотерапевтический центр, кроме прочего, по своим штатным задачам, должен был заниматься и вопросами организации психотерапевтической помощи во всем Санкт-Петербурге. Тогда я подготовил программу по развитию психотерапии в «северной столице», но в Комитете по здравоохранению мне сказали, что программа со словом «психо-» уже есть (имелась виду программа по ремонту городских психиатрических больниц), а поэтому второй программе с этим словом не бывать. Вот таких две истории. И по-моему, они с полной очевидностью свидетельствуют о том, что пока люди сами не попросят о профессиональной психотерапевтической помощи, пока они ее не потребуют, ее просто не будет. Она не возникнет. Мы будем безработные, а люди останутся без помощи. Но спрос рождает предложение. И у меня была задача пробудить этот спрос. Вот и все. А вы разве не за этим делаете свой журнал?
Многие зрительницы средних лет привязаны к вашей передаче. Как вы считаете, решение чужих случаев, советы другим людям могут ли быть полезны зрителю, какому-то конкретному человеку? Как лучше поступить?
Это программа о факте наличия моей профессии — психолога-консультанта, врача-психотерапевта. И только.
Много ли режиссуры, постановки в шоу? Как вы с этим справляетесь?
Режиссер программы сидит за пультом, перед ним пять экранов (наш разговор с гостем программы снимают с пяти камер), и режиссер нажимает на нужную кнопку, чтобы в монтаж пошла «картинка» с той или иной камеры. Вот и вся режиссура. Как вообще можно что-то «ставить» с реальными людьми, которые пришли на ТВ только потому, что они хотели поговорить с доктором Курпатовым, я не понимаю.
Разумеется, психолог, который работает на моей программе, предварительно собирает информацию о потенциальном госте. Я эту информацию анализирую и понимаю, в каком, примерно, направлении пойдет наша беседа с этим человеком. Именно поэтому в «комоде доктора» частенько оказываются какие-то предметы, которые иллюстрируют его ситуацию. А частенько комод и не открывается. И в ряде случаев это значит, что по предварительной информации историю я не понял, так что разбираемся прямо на месте, в студии и перед камерами.
Еще, разумеется, есть монтаж. Но на такой программе без этого просто технически не обойтись. В эфир мы можем дать только двадцать минут беседы, а сама беседа может длиться и час, и больше часа. Разумеется, все «лишнее» приходится отрезать. Но с этим ничего не поделать, это требование телевидения. И мне очень забавно, когда коллеги оценивают мой профессионализм, видя только монтажную верстку. Детский сад. Я делаю программу для зрителей, а не для профессионалов. Так что любые попытки провести супервизию моих методов по этому материалу вызывают умиление. В монтаж идет только «история» — так, что бы ее понял зритель.
Работа психотерапевта редко открыта всем и каждому, максимум — это группа, человек 10-15. Есть ли какой-нибудь дополнительный эффект в том, что люди доверяют и говорят о себе неограниченной аудитории?
Никакого дополнительного эффекта, кроме проблем. У меня же не «Преступление и наказание»: «Выйди на площадь и на все стороны поклонись, покайся и прощения проси». Нет, слава Богу! К счастью, во время беседы человек, увлекшись разговором, достаточно быстро забывает о присутствии камер. Иногда, правда, «подвижная камера» падает, и тогда мой гость снова слегка напрягается. Но это проходит, да и падает она не так часто. Хотя, конечно, вы можете себе представить обстановку… Мы снимаем в обычной квартире — комната чуть больше 20 метров. В ней — я, гость и еще пять камер с пятью операторами. В общем, ситуация малокомфортная. Но снимать по-другому в рамках нашего бюджета было просто невозможно.
Как вам удается все успевать, и прием в Питере, и съемки, и ребенок у вас маленький?
Не спрашивайте.